При самом поверхностном взгляде на Петербург обнаруживается настороженная угрюмость жителей. Сравните московский вагон трамвая с питерским. У них ровный гул голосов, люди не стесняются друг друга, брошенная в воздух реплика тут же подхватывается, молодежь балагурит, старушки обсуждают цены и болезни. У нас - настороженное молчание, взгляд избегает взгляда, случайное прикосновение - удар электрического тока. Громкий разговор встречает всеобщее молчаливое осуждение. Москвичи легко переходят на "ты", при встречах - целуются, приветливы к приезжим. В Петербурге поцелуи считаются признаком дурного вкуса, рукопожатия заменяются простым кивком, о человеке, живущем в Питере не один год, а то и десятилетие, говорят: "Эта та, знаете, из Дубоссар". На "ты" обращаются разве что к одноклассникам да и то с каким-то внутренним неудобством.

И приязнь, и неприязнь выражаются одинаково: чуть большее внимание: к собеседнику, чуть сдержаннее полупоклон. Быть знаменитым - некрасиво, успех ассоциируется с пошлостью, недалекостью. Норма - телесный изъян или болезнь (но обсуждать немощи, а тем более жаловаться на них - неприлично), честная бедность, совершенное знание чего-либо житейски бесполезного. Достоевский писал: "Это город полусумасшедших. Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния!" Действительно, число странных, их, убогих на улицах Петербурга, особенно где-нибудь у Владимирской церкви или в районе Сенной, превосходит всякое вероятие.

Настоящий петербуржец летом гуляет на Островах, его можно встретить на солнечной стороне Невского, в Эрмитаже, в верховой аллее Летнего сада. У него есть излюбленные кварталы, где можно побродить с приятелем, поговорить: Коломна, юг Петербургской стороны, округа Инженерного замка. Чтобы распить бутылочку с давним знакомцем, он готов совершить длительное путешествие, но место должно быть специальное: спуски к воде у Никольского собора, крыша Петропавловки, двор с брандмауэром в Графском переулке. Ему физически невыносимы улицы Партизана Германа или Белы Куна, уж лучше Обводный канал или Малая Охта. Вообще любовь к городу имеет всеобщий и обязательный характер. Знаток укажет вам дореволюционное местоположение всех булочных Филлипова, особенно живописные проходные дворы с Невского на IV Итальянскую, парадные с сохранившимися витражами на Каменноостровском и проводит к лестничному пролету, в который бросился Всеволод Гаршин.

На протяжении столетий в город переезжали десятки тысяч бывших крестьян, особенно из ближайших и западных губерний, и пополняли собой ряды петербургского рабочего класса. Мощное культурное поле за 10 -15 лет делало любого провинциала петербуржцем, воспитывало образцами поведения на улице и в общественных местах, живым примером и принудительной полицейской дисциплиной.

В советское время этому активно помогало Ленинградское радио. Оно давало стандарт городской речи и произношения, оно пропагандировало музыку, литературу и поэзию. Особенно ярко этот феномен эстафеты ленинградской культуры можно было наблюдать в 1944 - 1945 гг. После блокады в Ленинграде осталось из тех же 2,5 млн всего 500 тыс. жителей (свыше миллиона умерли от голода, около миллиона были эвакуированы). К 1959 году дововоенная численность населения была почти достигнута. И снова состоялось это стихийное приобщение к ленинградской культуре новых сотен тысяч жителей.

Петербургский дух, может быть, более всего содержится в таких трудно описываемых вещах, как способ отношения к жизни, к другим людям, к самому себе. В петербуржце всегда жива идея правил поведения, не подлежащих нарушению. Даже говорим мы как пишем: "скучно", "булочная". Любая безвкусица вызывает мощный, часто неадекватный отпор. "У меня нет мировоззрения, у меня есть нервы", мог бы сказать о себе настоящий язвительно-вежливый житель нашего города. Как заключает человек, воплощающий петербургский снобизм, Анатолий Найман, его поколению было свойственно "сохранение независимое что бы то ни стало до какой-то даже оголтелости... Прямая шея, прямые плечи, юнкерский взгляд, устремленный в навсегда далекую цель". Довлатов писал: "Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько ущемленного в своих административных правах. Это сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином". Но без снобизма, отвращения к амикошонству, болезненного чувства собственного достоинства мы не были бы сами собой.